Литераторы Кузбасса и Сибири

I Региональный литературно-краеведческий фестиваль имени М. А. Небогатова будет посвящен сохранению культурного и литературного наследия Кузбасса, поэтому в рамках подготовки к проведению фестиваля мы будем знакомить вас с произведениями Кузбасских писателей и поэтов.

Василий Дмитриевич Фёдоров
(23.02.1918-19.04.1984)

По главной сути жизнь проста:
Её уста... Его уста...
Она проста по доброй сути,
Пусть только грудь прильнёт ко груди.
Весь смысл её и мудр и прост,
Как стебелька весенний рост.
А кровь солдат? А боль солдатки?
А стронций в куще облаков?
То всё ошибки, всё накладки
И заблуждения веков.
А жизни суть,
Она проста:
Её уста,
Его уста...

Литературная карта Кузбасса

Борис Васильевич Бурмистров

*
Три женщины любимых, три печали,
У трёх дорог меня всегда встречали.
Три женщины любимых, три огня,
От злых напастей берегли меня.
Три женщины любимых на земле,
Три мотылька, светящихся во мгле,
За них готов молиться день и ночь –
Храни их, Боже: мать, жену и дочь.

*
То зной, то снег, то слякоть,
Дней скучных череда.
Мы разучились плакать,
И в этом вся беда.
Мы разучились нежить
И от любви дрожать,
И потому всё реже
Волнуется душа.
Мы разучились плакать,
А надо бы уметь
Среди житейских тягот −
Страдать, любить, жалеть.

Литературная карта кузбасса

Сергей Лаврентьевич Донбай

*
Родной язык в нас снова растревожит
И русскую тоску, и нашу прыть.
От первых потаённых чувств: «Быть может…»
И до надежды страстной: «Может быть!»
Родной язык. Мы все уйдём и сгинем.
Но строчка будет жить, ей хватит сил:
«Скажи поклоны князю и княгине», –
Так Бунин в прошлом веке попросил.
А в детстве, кто из нас, как небожитель,
Не отхлебнул из русского ковша?
Родной язык – и ангел наш хранитель,
И песня, словно общая душа,
Которую всё реже дарит радио,
Но верещит всё громче на износ.
Родной язык: «Не в силе Бог, а в правде», –
В тысячелетье прошлом произнёс.
Народа нет и не было немого.
И гордость, и смиренье на лице
Он выразит: «В начале было Слово…»,
«Пусть… будет пухом…» – он вздохнёт в конце.
Он узелок на память нам и – затесь,
Он оберег наш и – сторожевой,
Он был и есть, как Бог, без доказательств.
Родной язык – наш промысел живой.

*
Мне весело живётся!
А почему бы нет?
Скажу – и улыбнётся
Мне женщина в ответ!
Забуду все печали –
От слов, как от вина,
Глазами и плечами
Хохочет вся она!
А там, совсем вначале,
У детского окна,
Меня с утра встречали
И тополь, и сосна.
И потому случалось,
Что в жизни мне везло:
И женщина смеялась!
И дерево росло!

Литературная карта Кузбасса

Ирина Александровна Фролова

*
Родной язык в нас снова растревожит
И русскую тоску, и нашу прыть.
От первых потаённых чувств: «Быть может…»
И до надежды страстной: «Может быть!»
Родной язык. Мы все уйдём и сгинем.
Но строчка будет жить, ей хватит сил:
«Скажи поклоны князю и княгине», –
Так Бунин в прошлом веке попросил.
А в детстве, кто из нас, как небожитель,
Не отхлебнул из русского ковша?
Родной язык – и ангел наш хранитель,
И песня, словно общая душа,
Которую всё реже дарит радио,
Но верещит всё громче на износ.
Родной язык: «Не в силе Бог, а в правде», –
В тысячелетье прошлом произнёс.
Народа нет и не было немого.
И гордость, и смиренье на лице
Он выразит: «В начале было Слово…»,
«Пусть… будет пухом…» – он вздохнёт в конце.
Он узелок на память нам и – затесь,
Он оберег наш и – сторожевой,
Он был и есть, как Бог, без доказательств.
Родной язык – наш промысел живой.

*
Мне весело живётся!
А почему бы нет?
Скажу – и улыбнётся
Мне женщина в ответ!
Забуду все печали –
От слов, как от вина,
Глазами и плечами
Хохочет вся она!
А там, совсем вначале,
У детского окна,
Меня с утра встречали
И тополь, и сосна.
И потому случалось,
Что в жизни мне везло:
И женщина смеялась!
И дерево росло!

Литературная карта Кузбасса

Клёстов Дмитрий Петрович

*
Отстегала колючими розгами
Вьюга-стужа любимые сосны
И усыпала снежными гроздьями,
Укротив свою дурость несносную.
Мы идём по волшебному кругу,
По тропинкам старинного бора,
Озаряем улыбкой друг друга,
Комплиментом, усмешкой, задором.
Незнакомки и наши знакомцы
Нам кивают небрежно и лестно:
Все мы – пестованные питомцы
Непорочного русского леса.
Здесь царит несказанное братство,
Бор тому – круговая порука.
Слава богу, ещё улыбаться
Мы умеем, встречая друг друга.

*
Мне стало до чёртиков весело,
И вроде по глупому поводу:
Сорока нашла равновесие –
Стрекочет и скачет по проводу.
Что птица убогая, сирая
С позиции жизненной?
Я сам без конца балансирую
На жёрдочке жиденькой.
А чтобы меня не обвесили
И тут же не отдубасили –
Я нахожу равновесие
В любой катавасии.

Литературная карта Кузбасса

Виктор Степанович Арнаутов

Кого породила и воспитала? Один мой знакомый поэт и прозаик как-то написал: «Я к ней – малая Родина, малая Родина! А она мне – хрясь по морде...» Увы, случается и такое: наверное, она имеет на это право, а вот мы – нет, не может она нам, покинувшим её, забыть нашего предательства...

Только никак не касается это поэта Михаила Небогатова. Да, не всегда ласковой была она, родина, к нему. «Вспышки памяти» выхватывают и высвечивают эпизоды, перенося в «гости к далёкому детству», к тому самому времени, когда его любимая малая Родина отняла у него дорогое: Мише не было ещё и пяти лет, когда «отца недвижного из лесу во двор на дровнях привезли»... И как же тогда с великого горя не запеть – не заголосить малограмотной матери Клавдии Степановне «Лучинушку» в «безысходной нужде», а, забывшись, не почитать наизусть любознательному малолетнему сыну Миньке стихи Некрасова или Кольцова?..

(Фрагмент из очерка "Кузбасский самородок")

Литературная карта Кузбасса

Золотаина Галина Михайловна

Как хорошо гулять среди поэтов
На площадях, под звёздами, в буфетах, Самой стихи пописывать слегка,
Когда свободна правая рука.
Поэт, хоть даже очень знаменит,
Всегда печально голову клонит.
Кладёшь на жаркий лоб к нему ладонь –
Ты для него товарищ всех времён.
Но иногда, прервав внезапно стих,
Он так посмотрит –Господи, прости!
В нём так проглянет пылкий Казанова,
Что не захочешь никого иного!

Он прав, конечно, был нахал,
Когда мне руки целовал, как бабе,
А не как поэту,
И не за чистую монету
Меня в стихах воспринимал.
Он предлагал построить дом,
В каком-то городе чужом,
Где я была бы поварихой,
Ткачихой, бабой-Бабарихой,
И долго говорил о том,
Чтоб не валяла дурака,
Что молода ещё пока,
Что всё переиначить нужно –
Не со стихами спать, а с мужем,
Ведь жизнь ужасно коротка.
Звенела вилка о стакан,
Мы даже обсудили план,
Как нам отчалить на край света…
Теперь он, вроде, стал поэтом,
А начинал – как царь Салтан!

Литературная карта Кузбасса

Валерий Петрович Козлов

*
Светло весной в лесу берёзовом.
Всё осмотрев из-под руки,
Подснежник встречу нежно-розовый,
И нет печали и тоски.
Уже не гложет одиночество,
Не разрывает душу боль.
И разделить со всеми хочется
Неразделённую любовь.

ВЫСОТА

Живу в неземной круговерти,
Здесь гибельных случаев тьма.
И там, где встречаюсь со смертью,
Она умирает сама.
Безумное пламя стихает,
Но жар задымлённых небес
Впитал и запомнил, вдыхая,
В живых остающийся лес.
Зелёные пихты и ели,
Спасённые мной от огня,
В мороз и любые метели
Теперь согревают меня.
Зверьё, приходя к водопою,
Приводит ещё и сейчас
Потомство, спасённое мною
Великое множество раз.
А мелкие твари, а птицы,
Весёлые травы, цветы –
Всё это живёт и резвится
Под сенью моей высоты.

Литературная карта Кузбасса

Это трудное дело

(фрагмент из статьи рубрики ФМЛ)

Хорошее впечатление производит поэтическая работа школьника Сергея Подгорнова из Анжеро-Судженска. Вот каким письмом предваряет он подборку своих стихов: «Я пишу стихи и пишу уже давно, с пятого класса. Лучшие из них печатались в нашей городской газете «Борьба за уголь». И тем не менее я решил обратиться к вам, чтобы получить подлинную оценку своих стихотворений». Такое доверие ко многому обязывает, и мы попытаемся обстоятельно разобрать стихи Сергея, чтобы помочь ему в дальнейшей работе. А в том, что он будет работать над стихами по-настоящему, серьёзно, нет никакого сомнения. Для этого у Сергея есть все данные.

Для начала ознакомимся с небольшим стихотворением Сергея Подгорнова «Песня»:

По лесным, заброшенным дорогам

Наш туристский двигался отряд,

Ели, чуть склонясь, шумели строго:

«Возвратитесь! Зря идёте, зря».

Даже самым сильным было трудно,

Очень пить хотелось от жары,

А над головой гудели нудно

Злые кровопийцы – комары.

Вдруг одна курносая девчонка

Хитро улыбнулась. И тогда

Песню затянула чисто, звонко

Про родные сёла, города.

Но неважно, что она запела,

Важно то, что песню подхватил,

Может быть, не в такт и неумело

Наш разноголосый коллектив.

Подтянулись разом все ребята,

Вмиг образовался чёткий строй,

И усталость унеслась куда-то…

Вот что песня делает порой.

Особенность и достоинство этого стихотворения – непринуждённость, естественность разговорной интонации. Стихотворная речь льётся свободно и легко, на первый взгляд, автору не составляло никакого труда ритмизировать и зарифмовать всё то, о чём он хотел нам рассказать. Но это кажущееся нетрудным воплощение замысла в слова – признак способности владеть формой стиха, поэтическим языком. Особенно это проявляется в заключительной, подводящей итог рассказанному, строчке: «Вот что песня делает порой».

Самое характерное в манере поэтического письма Сергея Подгорнова – повествовательность, которой он умело владеет. Жаль, что за неимением места не можем процитировать его большое стихотворение «О победе» с подзаголовком «Рассказ фронтовика». <…> Какое свободное обращение со словом, не правда ли? Будто и нет в природе стиха таких сложных вещей, как ритм, рифмы, будто само собой всё это получается. И так хочется узнать, что же будет дальше? <…>

Нет необходимости пересказывать сюжет этого стихотворения. Не в сюжете дело, хотя и он по-своему интересен (дело происходит в конце минувшей войны, на немецкой территории). Эти отрывки приведены затем, чтобы подтвердить одну мысль: Сергей Подгорнов – способный молодой поэт. Заслуживает всяческого одобрения то, что местная редакция относится к нему внимательно, печатает его стихи, которые, надеемся, увидят свет и на страницах нашей газеты.
М. Небогатов, член Союза писателей СССР, г. Кемерово. // Комсомолец Кузбасса, 1972, 12 октября, с. 4.

Литературная карта Кузбасса

Всекузбасский учитель

(фрагмент из очерка Иосифа Куралова "Я зарастаю памятью")

Михаил Александрович Небогатов – талантливый поэт и всекузбасский учитель теории и практики стихосложения. Кафедрой учителя многие годы была областная газета «Комсомолец Кузбасса», на страницах которой он давал свои уроки, а учениками – молодые и не очень молодые стихотворцы, присылавшие свои стихи в редакцию молодёжной газеты. Я читал уроки Небогатова ещё в детстве. Но сам стихи в «Комсомолец Кузбасса» не посылал и объектом его критики на страницах газеты не становился. Под его критику я попал значительно позже, в 1972 году, когда мне было 19 лет. Небогатову нравились Твардовский и Рыленков, а мне – Вознесенский, что по моим стихам было видно с первого взгляда. Не очень вникая в мои стихи, Небогатов рассказал, почему ему не нравится Вознесенский и почему не стоит у него учиться. Сегодня, с высоты своих нынешних лет, я прекрасно понимаю Михаила Александровича и согласен с ним. А тогда не понял и ушёл от него в некотором раздражении. В 1985 году у меня вышла первая книга («Пласт»). В те времена проводились общие собрания членов Союза писателей и молодых авторов (или как их называли – «несоюзной молодёжи», к коей относился и я). На одном из таких собраний Небогатов очень хорошо отозвался о моей книге, о других моих публикациях, при этом вспомнил о моём визите к нему в 1972 году, сказал, что я проделал большой путь. И в целом признал меня талантливым поэтом. Однако это признание не помешало ему писать пародии на мои стихи и публиковать их в «Комсомольце Кузбасса». Пародии были не злые, скорее – дружелюбные. Да я бы и на злые не обиделся. Впрочем, пародии он писал практически на всех. И обиженных я не помню. Пародист, сидевший в Небогатове, выдавал в нём человека любознательного, неравнодушного, живого. Который по завету Пастернака «ни единой долькой не отступался от лица, но был живым, живым и только, живым и только – до конца». А когда Михаил Александрович ушёл из жизни, мне довелось стать редактором первой и долгие годы единственной посмертной его книги. Тогда я впервые увидел его стихи, написанные им в юношеские годы – в годы войны. Они вошли в эту книгу. И то, что я прежде знал о нём как о солдате Великой Отечественной, награждённом орденами и медалями, демобилизованном в 1943 году после тяжёлого ранения, и то, что впервые узнал из его полных жажды жизни юношеских стихов, создало образ нового, неизвестного мне ранее Небогатова, в котором воедино сошлись три его стези – воин, поэт, учитель. А поэтическая и человеческая сущность Михаила Небогатова, на мой взгляд, лучше всего проявилась в этом стихотворении: «Не удивлять, а удивляться / Я в этот светлый мир пришёл…»

Литературная карта Кузбасса

Дмитрий Александрович Филиппенко

МЕЧТА

Когда мне было восемь лет,
И я хотел быть гитаристом,
Отец готовил мне омлет
И называл большим артистом.
Любил я песни Кузьмина,
Был микрофон, точнее, плойка;
Была гитарой для меня
Коричневая мухобойка.
Ночами детскими мечтал,
Что я в Москве пою на сцене,
Что группу назову «Портал»,
И что Кузьмин её оценит.
С тех пор прошло немало лет,
Я стал шахтёром и поэтом.
Жена готовит мне омлет,
Но нет мечты, и папы нету.

***
Куда же вы уходите, друзья?
Я верю, что уходите вы в детство
И пишете там письма для меня,
И шлёте мне их в преданное сердце.
Не знаю, будет встреча или нет,
Но нашей дружбы свет – неразделимый.
Я нарисую каждого портрет,
И подпишу их: «Коля», «Миша», «Дима»...
Бессмертен воздух и жива вода,
Пока есть память и стихи сияют.
Меняют нас и горе, и беда –
Друзей и после смерти не меняют.

Литературная карта Кузбасса

Леонид Михайлович
Гержидович
(25.01.1935-04.03.2016)

***
Кружевом на берёзах
Инея бахрома,
Съёжившись от мороза,
Стынут в снегах дома.
Тих воробьиный лепет
У колеи дорог.
От холода месяц в небе
Гнётся в бараний рог.
Возле промёрзших окон,
Зол и на солнце скуп,
Старый декабрь протопал,
Уйдя с головой в тулуп.
***
Ещё в деревьях дремлют соки,
Но верю, времечко придёт,
Когда на заспанной протоке
Взломают хариусы лёд.
Наброшу крепкую рубаху,
Которую мне сшила мать,
Как нож, удилище с размаха
Всажу в чехол по рукоять.
Бочагой мшистой за деревню
В рассвет брусничный убегу,
И будут древние деревья
Мне песни петь на берегу.
В краю лосей и незабудок,
Бредя протокой по тайге,
Вынашивать я лето буду
В своём зелёном рюкзаке.

Литературная карта Кузбасса

Виктор Михайлович
Баянов
(10.07.1934 - 17.03.2011 )

Гора ветров

Над призрачной таежной синью,

Над быстрой Томью и Усой
Гора, как будто обессилев,
Свернулась рыжею лисой.
И, приглушая крик и выстрел,

Крутя травинки на лету,
Там ветры носятся со свистом

По оголенному хребту.
Где грозно грозы назревают
Над красотой кедровых крон,
Чернеет камень ноздреватый,
Обветренный со всех сторон.
Не раскрошить его руками»
Не разломить, не разрубить.
Остался чистый твердый камень —

Такой, каким он должен быть.
Каким века прожить он должен.
А что не прочно — в пропасть, в ров.
Давай и мы, мой друг, подольше
Побудем на горе ветров.

Соседка

Она держала слово свято,
Писала письма каждый день.
Напрасно приезжали сваты
Из трех соседних деревень.
Глаза ее не жгли весельем,
Но оставляли всех без сна —
Как будто приворотным зельем
Плескалась их голубизна.
И, видно, ради злой охулки
За это скоро про нее
По всем плетневым переулкам
Пустили грязное вранье.
Увидев вечером, с утра ли,
Мстя неподатливой душе,
Невозмутимо привирали
К тому, что наврано уже.
И бабы галками галдели,
Придя к колодцу за водой.
И слишком пристально глядели,
И вслед качали головой.

Она же,
Бедная,
Не зная,
Кому дорогу перешла,
Была всего лишь молодая,
Всего — красивая была.

Литературная карта Кузбасса

Александр Михайлович
Береснев
(29.01.1936 – 12.07.1987)

Я на деда рассердился

Гаснет солнце. Вечер близок.
Дед включает телевизор.
На диван с котом улёгся,
«Шайбу! Шайбу!» – стал кричать.
Значит, всё, опять увлёкся,
Не пойдёт со мной гулять.
Я на деда рассердился,
Не играю больше с ним:
Он совсем от рук отбился
С телевизором своим.

Чистоту навёл повсюду

Чистоту навёл повсюду:
Пол подмёл, помыл посуду.
Побелил немного печь,
Пирогов решил напечь.

Только я собрался стряпать,
Как пришёл с работы папа.
На меня глядит, смеётся:
– Ну и чудо! Ой-ё-ёй!
Отмывать тебя придётся
Целый вечер всей семьёй.

Огородный светофор

Помидор, помидор –
Огородный светофор.
Помидор сигналил летом
Мне сперва зелёным светом.
А в июле вечерком
Вспыхнул жёлтым огоньком.
Часто я к нему ходил,
За сигналами следил.
Вот зажёгся красный свет.
Я стою. Прохода нет.
Постоял у помидора –
И не стало светофора.

Дед Мороз

Добрый дедушка Мороз
Мне щенка в мешке принёс.
Но какой-то странный дед:
В шубу мамину одет.
И в таких же сапогах,
Как у папы на ногах.
И улыбка даже.
Ну конечно, это папа!
Я молчу. Я пока не хохочу.
Пусть позабавляется.
Может, сам признается?

Игра в снежки

Мы в сугробах кувыркались
И катались на коньках.
А потом в снежки сражались
За деревнею в кустах.

Только бой начать успели,
Как внезапно от дружка
Мне на спину прилетели
Два увесистых снежка.

Мишка спрятался за ветки.
Но напрасно: в тот же миг
Угодил снежок мой меткий
Точно в цель: за воротник.

Солнце село на осинку.
Догорает зимний день.
Мы идем домой в обнимку,
Шапки сдвинув набекрень

Литературная карта Кузбасса

Любовь Никитична
Арбачакова

***
На родовую гору я поднялась:

Отцом приставленный

К кедру лаз вовсе уже истлел…

***

По земле родного аала,

Босиком пробежалась.

Теперь и ноги, и душа в занозах…

***
Далекие горы Шории

В небеса вознеслись.

Духи тех цветастых гор

Изредка

посещают меня

во сне...

***

Маленькой из своего Анзасского дома
Я наблюдала далекую гору Кубес

Давно уже нет мамы и дома в Анзассе,

Но стоит наш Кубес, и я еще тоже есть!
***

В весенних шорских горах

Роскошно цветет черёмуха,

Раскинувшись белым цветом!

Что сталось с моим отчим домом?!

Я так отвыкла ходить по горам,

Что, восхищаясь черёмухой,

Блуждать мне теперь среди цветов

Ведь к дому тропинка давно заросла...

***
Довольно!

Утомилась я до предела.

Поклонюсь своему народу

И войду в мой мир сновидений,

Чтобы там навсегда остаться...

***

В большом городе

Люди текут рекой.

Среди них,

Как в тайге, я блуждаю.

Вернусь-ка в родной аал,

Где всех поименно знаю.

Литературная карта Кузбасса

Алексей Михайлович
Бельмасов
(01.01.1959-01.02.2013)

Вальсу осенний сон

В парке,
Днем ли, в вечерний ли час,
Когда осыпаются листья привольно,
Оркестр играет старинный вальс…
Придите!
Послушайте!
Это больно!

Красивая музыка слез полна,
Отчаянья,
Жизни на грани риска…
Не торопитесь к близким! – она,
Может быть,
Станет вам
Самой близкой!

Понятно, когда человек на виду
Плачет от горя иль неудачи,
Это вполне понятно,
А тут –
Целый оркестр плачет

***
Человек состоит из солнца!
Все иное – ложно и дуто,
Из горячей солнечной ткани
Нас природа взялась кроить,
Когда солнце вдруг захотело
Наслаждаться жизнью и думать,
Когда солнце вдруг пожелало
Видеть, слышать и говорить.

Человек состоит из солнца!
Сквозь пространства толстую шкуру,
Сквозь воздушный колпак планеты,
Где сгорает метеорит,
Это солнце включает в каждом
Человеке температуру,
Это солнце у человека
Подгоняет сердечный ритм.

Наше внутреннее светило
Мы проносим в себе, как в ранце,
По ухабам судьбы и тропам,
Где любовь, фимиам и дурь,
Вот поэтому в человеке
Есть природа протуберанцев
И поэтому в человеке
Есть приметы магнитных бурь.

Золотыми лучами долго
Пеленало солнце планету,
Наполняя моря и сушу
Духом разума и любви,
И случилось чудо однажды:
Долетевшие в виде света,
Сверхстремительные фотоны
Стали солнечными людьми.
И с тех по тысячелетьям
Рассыпаясь, как звон весенний,
Сердце хрупкое беспрерывно
Грея в собственном же тепле,
Сквозь природные катаклизмы,
Сквозь преграды и потрясенья,
Люди, сделанные из солнца,
Как цветы растут на земле.

Литературная карта Кузбасса

Владимир Алексеевич
Чивилихин
(07.03.1928 -09. 06.1984 )

Зеркало души

«Книжное обозрение» выписываю все годы, начиная с первого номера. Это единственное в стране массовое издание, отражающее картину нашего огромного и сложного книжного дела, и поэтому очень полезное, нужное и ответственное. Книга и книжное дело… Великое наследие предков, мощная современная индустрия, материализованные труды умов и талантов, проводник наших культурных и научных достижений, источник богатейшей и разнообразнейшей информации о материальном, политическом, духовном мире земли людей, основа образования и воспитания, книжная торговля и пропаганда книги, страсти книголюбов…
Бывая за границей, случается, поражаешься тому, что люди совсем не держат книги не пользуются библиотеками, то есть ничего не читают, заменяя книги, газеты и журналы одним лишь телевизором, «жевательной резинкой для глаз». А тиражи?
Однажды на международной встрече писателей, редакторов и издателей, когда я показал приезжим свои сибирские повести, вышедшие двумя выпусками в «Роман-газете» тиражом 4100 000 экземпляров, многие отказывались верить, считая, что несколько нулей в этой цифре — опечатка или «пропаганда». Правда, наша «Роман-газета» не имеет аналогов в мире, но вот дважды издаются собрания сочинений Сергея Есенина общим тиражом миллион экземпляров, мгновенно расходятся, и остается еще множество читателей, жаждущих иметь эти издания. Книга стала неизменным спутником жизни советских людей, предметом первой необходимости, самым, наверное, ходовым ныне товаром: книга насущная бывает ценнее хлеба насущного — нужную тебе книгу подчас заменить совершенно нечем.
Однако за последние годы в книгопотреблении наметилось и неприятное, огорчительное. Книголюбами считаю только тех, кто покупает, собирает книги, нужные для работы, учения, самообразования, умственного и нравственного развития. А ведь существует немало таких, что приобретают хорошие издания «для мебели», ложно, по-мещански понятых, престижных соображений, ради вложения средств или спекулятивной перепродажи. Искусственно создается книжный голод, исключается из оборота значительная часть продукции издательств из полиграфической промышленности, омертвляется на красивых «интерьерных» полках огромный духовный капитал. «Книжному обозрению», мне кажется, следует больше писать о бездуховном книгонакопительстве, о недостатках в торговле книгами, чаще и теплее рассказывать о людях, делающих личные библиотеки общественным достоянием. Слишком дорого обходится это совершенно ненормальное положение, при котором имеющие книги их не читают, а не имеющие книг не могут их иметь.
Особо почитаю коллекционеров, для которых оформление книги, сияние злаченых переплетов и цена не имеют значения. Есть и у меня, кстати, маленькое увлечение — много лет я собираю издания «Слова о полку Игореве», книги и статьи об этой великой русской поэме; покупаю новинки и антиквариат, вымениваю, с благодарностью принимаю подарки от авторов, выпрашиваю иногда чуть ли не на коленях и не дошел еще разве только до сквалыжного зажиливания. Расскажу о некоторых книжках из этого моего собрания, в том числе о тех, что были выпущены без оформления.
«Слово о полку Игореве» — одно из дореволюционных изданий. В этой малоформатной и тоненькой книжке 82 странички, вместившие предисловие, статью об истории открытия и первой публикации поэмы, подлинный ее текст, прозаический перевод, поэтическое переложение В. Л. Жуковского, отрывки из переводов Л. А. Мея, А. Н. Майкова, И. И. Козлова, И. В. Гербеля, обзор критической литературы о «Слове», научное описание похода князя Игоря на половцев знаменитого историка С. М. Соловьева и краткое изложение содержания поэмы, принадлежащее перу Н. М. Карамзина. Удивительно емкое, предельно простое и… драгоценнейшее издание! Дело в том, что оно было общедоступным, шло в народ, потому что стоило всего 10 копеек. Для сравнения относительного определения реальной стоимости гривенника в книжной торговле тех лет, снимаю с полки компактный и плотный справочный томик 1906 года издания — «Флора Европейской России», 4 руб. 50 коп. В сорок пять раз дороже! «Слово о полку Игореве» начала века вышло в серии «Всеобщая библиотека», и вот я, оттеняя слово всеобщая, назову некоторые издания серии, анонсируемые в этой книжке. А. Грибоедов, «Горе от ума»; Д.Байрон, «Избранные стихотворения»; В. Скотт, «Айвенго»; Н. Гоголь, «Ревизор»; В. Гёте, «Избранные стихотворения»; Э. Верхарн, А. Доде, А.Кольцов, А. Конан-Дойл, И. Крылов, У. Синклер, Г. Бичер-Стоу, Д.Фонвизин, В. Шекспир, М. Лермонтов, Софокл, Метерлинк, Хоггард, Шиллер, Флобер, Сервантес и так далее, а всего объявлялось-рекламировалось 80 авторов и названий! Не следовало бы подумать об освоении в современных условиях опыта старой русской «Всеобщей библиотеки»?
Дешевые, всенародного потребления литературные серии и другие доступные издания не станет покупать книжный хапуга, накопитель, спекулянт. Книги придут к тем, кому воистину будут нужны и кто без них может никогда не приобщиться к богатствам культуры, потенциально заложенным в хорошей литературе.
Однажды позвонил мне бывший кедроградец Виталий Парфенов, собравший приличную библиотеку о лесах, и срывающимся голосом сказал, что в витрине одного букинистического магазинчика лежит первое издание «Слова о полку Игореве».
— Не может этого быть, — спокойно сказал я, зная, что в стране на сегодняшний день ровно шестьдесят семь экземпляров первого издания «Слова» и все они взяты на учет. Правда, вскоре после этого звонка мне посчастливилось познакомиться в домашней библиотеке поэта, художника и скульптора Виктора Гончарова с шестьдесят восьмым, содержащим на полях интереснейшие старинные пометы.
Причем этот экземпляр тоже стал известен филологам и недавно подробно описан в научной статье…
— Слушай! — кричал в трубку друг. — Кажется, подлинник! Правда, обложки нет. Серая, слегка пожелтевшая бумага титула. Название с ятями и ерами я списал. Прочесть? «Ироическая песнь о походе на половцов удельнаго князя Новагорода- Северскаго Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Выходные данные: Москва, в Сенатской типографии, 1800 год издания…
Конечно, приятель ошибся — букинисты все-таки знают, что можно и что нельзя выставлять для продажи. Но книжку ту я купил и дорожу ею не меньше, чем если бы это было первое издание великой поэмы. Почему?
Представьте себе — 1920 год, Москва, куда переехало правительство зарождающегося Советского государства. Голод, холод, повсеместная разруха, кольцо огня смыкается, как в XIII веке вокруг политического и этнического центра русской нации. И вот издатели М. и С. Сабашниковы, чьи великие заслуги в деле отечественного просвещения общеизвестны, выпускают факсимильное издание «Слова о полку Игореве» в скромнейшем оформлении, всего с несколькими, как в первом издании, клишированными заставками. Значит, и тогда, когда не хватало бумаги даже для плакатов и кремлевских учреждений, была нужна эта древняя героическая песнь! Из выходных данных: «Печать и клише исполнены в Картографическом Отделе Корпуса Военных Топографов», «Издание зарегистрировано и цена утверждена Отделом печати М. С. Р. и К. Д.», то есть Отделом печати Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов.
Красноречивая печать истории!..
Раскрываю детгизовское издание 1937 года, тоже без всякого оформления, совсем ветхое, наверное, уже списанное из школьной библиотеки. В книгу вложено письмо юных книголюбов Кочкуровской средней школы из Мордовии, как-то прослышавших о моем интересе. Трогательный детский почерк: «Вы даже представить себе не сможете, какую бы мы испытали радость, если б помогли Вам своим подарком в том, над чем Вы работаете».
Спасибо, друзья! Ценю ваш подарок выше, чем иные роскошные издания. Воображаю себе, сколько ребят коснулось своими руками уголков этих страничек, вспоминаю свое детство, падающее на те годы, когда вышла эта книжка- труженица, и первые свои книги, прочитанные в смутные дошкольные годы. Иногда почти зримо вижу их обложки — «Руслан и Людмила», «Конек-Горбунок», «Муму», «Мороз, Красный нос», «Гуттаперчевый мальчик», «Маугли», «Рикки- Тикки-Тави», «Каштанка», «Дед Архип и Ленька», много других. Все они выпускались в замечательной серии «Книга за книгой» и доходили до глубинок Сибири, в том числе и до многодетной семьи моего отца, простого рабочего- железнодорожника. Спору нет, в стране полностью решена проблема школьных и вузовских учебников и хрестоматий, миллионными тиражами выходят дешевые детские книги, но все же попробуйте-ка сегодня свободно и без очереди купить даже в столице хотя бы одну из перечисленных выше золотых книжек моего детства! И не пора ли поменьше увлекаться роскошными, подчас даже рассчитанными на изощренный вкус изданиями и побольше выпускать доступной и наиболее необходимой книжной продукции? Это была бы экономия для всех. Из-за отсутствия ее общество теряет неимоверно много сегодня и еще больше потеряет в будущем.
Есть у меня и бесценное «Слово о полку Игореве», напечатанное в сборнике «Героическая поэзия Древней Руси», составленном в блокадном Ленинграде, и огромного формата «Slovo о pluku Jgorove» — красивое пражское издание 1946 года со скорбным ликом Ярославны на суперобложке, и курьезное мюнхенское 1972 года с украинизированным текстом, воспроизведенным машинописным шрифтом и обозначением «автора» — летописного Беловолода Просовича, принесшего в Чернигов весть о поражении Игоря. Жаль, нет ни одного японского издания. Только за послевоенные годы в Японии осуществлено пять изданий бессмертной поэмы — каждое в самостоятельном переводе и с самостоятельными комментариями. Будучи однажды в Японии, я искал хотя бы одно из этих изданий, но тщетно — все раскуплено.
Что же касается оформления последних наших изданий «Слова», то за полтора века с лишним одним из самых лучших, бесспорно, является книга, выпущенная в 1971 году Ростовским издательством, где подлинный текст литературного памятника воспроизводился чудным рисованным шрифтом, а изумительными цветными иллюстрациями художника В.Силкина можно не только восхищаться, но и размышлять над ними. А истинный полиграфический шедевр, который счел за честь принять в экспозицию нью-йоркский Метрополитен Музеум, крупнейшее художественное собрание США, — это «Слово о полку Игореве», выпущенное издательством «Современник» в 1975 году. Молодое российское издательство, которое успело выработать свои нормы оформления книг, отличающиеся свежестью и вкусом, не только повторило знаменитое академическое издание 1934 года (по совету великого книголюба А. М. Горького эту «золотую книгу Палеха» тогда проиллюстрировал художник-палехшанин Иван Иванович Голиков), но и выпустило прекрасное книжное приложение к ней в виде лучших переводов поэмы.
В то же время огорчительно, что немало интересных книг, в частности художественных, выходит повсюду с полиграфическим браком, в сером, скучном оформлении, с бесчисленными корректорскими огрехами, что в последние годы стало просто бедой, а иногда и с иллюстрациями, искажающими, окарикатуривающими образы героев произведения. «Книжное обозрение», выполняющее, как и другие органы нашей печати, свою идеологическую и культурную миссию, обязано своевременно замечать подобное и должным образом реагировать, придавая, желательно, остроту и боевитость материалам, выполняющим в основном информативные функции.
О рубриках еженедельника ничего не могу сказать, потому как мои глаза почему- то сами находят на газетной полосе интересное и нужное, не замечая никаких рубрик.
Из пожеланий еженедельнику на будущее высказался бы за большую панорамность обозрения. Иногда бывает, что на след нужной тебе книги нападаешь через несколько лет после ее выхода в каком-нибудь периферийном издательстве. На каждого читателя, конечно, не угодишь, однако интересное для многих следовало бы по возможности замечать в книжном потоке.
Приветствую на страницах «Книжного обозрения» квалифицированные тематические обзоры литературы. В последние годы издательствами всех республик выпускается немало краеведческой литературы. Особое значение краеведческих книг в том, что они содействуют познанию Родины, хранению исторической памяти — а значит, воспитанию патриотизма. Этому великому делу способствовали бы и тематические обзоры книжной продукции, связанные с большими датами. К 600-летию юбилея битвы на поле Куликовом, широко отмеченному в прошлом году советской общественностью, вышли десятки книг и брошюр, своевременно никем не отрекомендованные любознательному читателю. Добавлю попутно, что немалая часть их, в том числе и лучшие из книжек на эту тему — «Куликовская битва» А. М. Кирпичникова (издательство «Наука»), увидели свет почему-то уже после юбилея. Следовало бы иметь все это в виду, готовясь в следующем году к 60-летию образования Советского Союза, 1500-летию Киева, 1100-летию нашей государственности — в 882 году впервые на Русской равнине были объединены вокруг Киева славяне, поляне, кривичи, северяне, вятичи, чудь, меря, весь, а несколько позже дреговичи и родимичи. Не за горами и 800-летие «Слова о полку Игореве»…
Были бы полезными систематические обзоры литературы об охране природы, воспитании молодежи, развитии средней полосы и североевропейских районов России, освоении Сибири и так далее. Другими словами, хотелось бы видеть в «Книжном обозрении» не столько оповестительный, информационный орган, сколько ориентирующий, направляющий и воспитывающий.
1981 г.

Литературная карта Кузбасса

Юлия Владимировна
Сычева

Жить на краю большого города,
Где в окна смотрит горизонт,
Где ветер тучам треплет бороды,
Где солнце всходит колесом
И где трава стоит нескошена,
Меня скрывая в полный рост,
Где детство вспомнится непрошенно
На полдороге на погост.

* * *

Из лабиринта городского,
Где стресс, работа на износ,
Устав от каверз и уловок,
Спешить, спешить под стук колес
Туда, куда нас сердце манит,
Туда, где вечера тихи…
И сказочная жизнь настанет!
И мысли сложатся в стихи.

* * *

… здесь сумрачно, и пахнет влажно
земля, что в городах – не авантажна
и прячется асфальтом, камнем, плиткой,
земля, с которой я прописан слитно…

* * *

натри горбушку хлеба чесноком
и сверху крупной солью присоли.
и вкус, который с детства мне знаком,
и запах свежевскопанной земли,
и хлопоты по поводу семян,
рассады, удобрений и теплиц
так странно взбудоражат вдруг меня,
теперешнего жителя столиц,
что, растеряв весь городской свой лоск,
я засучу повыше рукава….
твой плоть от плоти и от кости кость
птенец, гнездо покинувший едва

Литературная карта Кузбасса

Петр Алексеевич
Мазикин
(23.09.1918-08.05.2002)

В 2003 году в издательстве «Кузбассвузиздат» вышли первые сборники его стихов для детей младшего и среднего школьного возраста: «Лучик солнца» и «С верой в добро». Книги стихов - «Летающие яблоки», «Мамин звездолет», «Нас целует солнышко» вышли в издательстве «Кузбасс» в 2005 году в серии «Детские книжки Кузбасса».

Петр Алексеевич писал стихи для души. В них была любовь к родному краю, селу, к полям, лугам, которую он пронес через всю свою жизнь. В его поэзии присутствует неистощимая выдумка и щедрость души. Особое место в поэтическом творчестве Петра Алексеевича Мазикина занимают стихи, адресованные детям. Автор с добротой и юмором ведет маленького читателя по веселой тропинке детства, играет и радуется вместе с ним, учит прислушиваться к состоянию природы, любить и беречь близких.

Петр Мазикин прожил достойную жизнь, подарив Кузбассу своё поэтическое творчество. Его стихи сегодня с удовольствием читают и ветераны Великой Отечественной войны, и молодежь, и школьная и детсадовская детвора.

По распоряжению администрации Промышленновского района от 05.04.2004 г. районной детской библиотеке было присвоено имя детского поэта-земляка Петра Алексеевича Мазикина. В библиотеке открыта Комната Памяти, посвященная творчеству поэта.

***
Вот уж солнце заглянуло
И в твоё, дитя, окно,
Над полями развернуло
Золотое полотно.
Встань, взгляни в своё окошко:
В летнем дне полно чудес.
Вот проказница-дорожка
Увела кого-то в лес.
Там по глади небосклона
Солнце тянет самолёт.
На лугу кричат вороны,
Терем-облако плывёт.
В птичьих песнях бьётся радость.
Второпях идёт народ.
Кто куда, а нам - в детсадик.
Ну, вставай-ка, мама ждёт!

Литературная карта Кузбасса

Зоя Степановна
Козлова

ВКУСНАЯ КНИЖКА

Две хорошенькие мышки
На столе смотрели книжки,
Тут одна другой сказала:
- Нарисовано тут сало! –
Наши мышки – торопыжки
Съели сало в этой книжке.
И вздохнули вдруг устало:
- Жалко, сала было мало!

ПРОГУЛКА

Днём гулял по небу месяц,
Стал совсем усталый.
И на крыше нашей снежной
Лёг под одеяло.
Рожки спрятал
В снег пуховый,
Отдохнул немного.
Ночь настала, и он снова
Поспешил в дорогу.

КАК МЫ МЫЛИ КОШКУ

Мы сегодня мыли кошку,
Упиралась как могла.
Подустали мы немножко,
Вот такие с ней дела.
Мама строго приказала
Отпустить и сесть молчком.
Мы не знали, что все кошки
Моют шёрстку язычком.

ВАЛЕНКИ ДЛЯ ЗАИНЬКИ

Зайка, заинька косой,
Что ты бегаешь босой?
Я найду тебя в лесу,
Валеночки принесу.
Надевай их поскорей,
Будет лапочкам теплей.
Ну а зайка рассмеялся,
От подарка отказался:
«Как от волка побегу,
Потеряю их в снегу!»

Литературная карта Кузбасса

Виктор Анатольевич Коврижных
(05.11.1952 - 30.08.2022)

* * *
Кто в Голливуд, кто в храм, кто на завод.
А я иду доить свою корову!
И жизнь всегда нормальна и здорова
в моих пределах буден и забот!
С коровой рядом я построил дом.
За домом — сад. Замечу вам: не Слово,
была вначале все-таки Корова,
а прочий мир приладился потом...
Звенят в подойник струйками века!
Ты говоришь, трактую я неверно?
А ты меня попробуй опровергни,
когда попьешь парного молока!
Не бедствуя живу в своем краю.
Считаю дни, расходы и доходы.
Весной приходят с просьбой садоводы —
продать навоз. И я им продаю.

Глафира

Вновь отворится калитка со скрипом —
вот и она, будто вещая сила.
Голос ее — потускневший и хриплый,
будто осенним дождем простудила.
Старая-старая, точно скитание
в скорбной юдоли, войной опаленной.
Только в глазах еще брезжит сияние,
словно заката огонь потаенный…
— Что тебе надобно, бабка Глафира? —
тихо спрошу я незваную гостью.
— Знаний поведать сердечного мира.
Скоро утешусь травой на погосте…
Тускло мерцают запавшие очи,
брезжит ознобно природа иная.
— Много ты знаешь о жизни и прочем,
только душа твоя большее знает, —
скажет мне это и с кроткой улыбкой
встанет с крылечка, платочком утрется.
Выйдет на улицу, скрипнет калиткой,
вздох потаенный в листве отзовется…
Ночью однажды ужалила жалость.
Стало вдруг зябко, тревожно и сиро.
Помню, подумал: «Глафира скончалась».
Утром сказали: «Скончалась Глафира»…

Литературная карта Кузбасса

Вера Леонидовна
Лаврина

первая оттепель.
пьют воробьи из лужи
на снежном насте.

травинки
их еще не сгибает
весенний ветер

цветет
в излучине месяца
водяная лилия

от зари до зари
один мимолетный сон
летняя ночь

понравился стих
страницу назад
ветер листнул

в сад без листьев
солнце бросает
холодный луч

первый снег:
белила ультрамарин -
все оттенки

выключила
телевизор, компьютер
послушать раскаты грома

мое детское сердце
стремилось одаривать смыслом все
от песчинки до солнца

холодный дождь
доцветают тюльпаны
безрадостно

Литературная карта Кузбасса

Владимир Михайлович Мазаев
(12.05.1931-23.02.2015)

На календаре - последний военный январь. Сводки с фронта летят победные, а январь здесь, в глубоком сибирском тылу, ведёт себя – ну как последний диверсант. То обрушивается на город небывалым гололёдом, рвёт провода, погружая целые кварталы во тьму, загуливает вьюгой, и тогда вязнут в заносах трамваи, битком набитые рабочими сменами металлургического комбината, буксуют посреди улиц грузовики.
В одно из тех январских утр меня привычно будит сестра Тоня - перед тем, как самой побежать на курсы медсестер: "А ну подымайся при мне, живо, опять ведь задрыхнешь, знаю тебя!"
Застилая кое-как постель, еще полусонный, я вяло сдёргиваю за ухо подушку и - замираю в легком столбняке: под подушкой - яблоко...
Из меня мигом вылетают остатки сна.
Яблоко?! Елки-моталки! Крупное, румяное, какое мне в мои десять с половиной приходилось видеть разве что на картинке. Неужели настоящее? Я беру его в обе ладони - гладкое и прохладное, увесистое. Подношу к лицу, запах - сказочный.
Завтракая на кухне в одиночестве, кладу яблоко поодаль. Смотрю на него. Пристально, почти заворожённо. Жую при этом оставленный мне сестрой ломтик комбинированного хлеба, тоненько смазанный горклым маргарином.
Отставляя стакан с чаем, беру яблоко, обнюхиваю по-собачьи, как бы приноравливаясь, с какого боку куснуть. Обнюхиваю. И возвращаю на место. Исключительно силой воли, которую я с некоторых пор стал в себе культивировать.
Мама наша работает в госпитале, кастеляншей. Работы, жалуется,"гибель". Госпиталь далеко, мама приходит поздно - когда я уже сплю, а уходит рано - когда я еще сплю. Если трамвай ломается, что бывает частенько, - она вовсе не приезжает, ночует там на мешках с бельем. Мы с ней редко видимся, и мне ее жалко.
Яблоко под подушкой - это, конечно, мама. Как-то я таким же манером нашёл пряник, а после еще - петушка на палочке. Но где она раздобыла среди голодной зимы яблоко?.
Вскоре я с брезентовой сумкой через плечо бреду по еще сумеречной, переметённой снежными горбами улице. Яблоко во внутреннем кармане ватной шубейки приятно надавливает бок.
Желание слопать сходу фантастический фрукт этот я не без труда, но одолел. Всё-таки сила воли - не баран чихнул. Да я и не какой-то там Васька Утусик с предпоследней парты, который нет-нет да притащит в класс что-нибудь, а потом, отвернувшись в окно, тайно поглащает. И надо быть круглым дураком, чтобы не сообразить, что тебя жадюгу с потрохами выдают твои шевелящиеся уши.
Мне ничего никогда не удавалось принести. Как и многим в классе. Нам нечего было приносить. Да теперь-то у меня есть! И я несу. Такое, такое!.. Но я поступлю, конечно же, иначе...
Надо сказать, что с первых же недель войны в городе были введены продуктовые карточки. Школьникам меж тем стали выдавать хлеб дополнительно, сверх карточного. В наш класс притаскивает поднос с 50-граммовыми пайками староста Костя Кукушкин. Пацан ничё так, толковый, шустрый. Эвакуированный из Донбасса. А честнюга, честнюга, аж противно.
На большой перемене Костя поскачет в хлеборезку. Я догоню его.
в коридоре и скажу: "Кукушкин, - скажу, - на-ка вот это, - и протяну яблоко, - разрежь там на дольки и положи на каждую пайку по дольке, понял? Вон оно какое, в карман не влезло." Кукушкин страшно удивится. Нет, он просто опупеет; "Что-о? Настоящее? Да откуда у тебя? Фантастика! И тебе не жалко?" - А я ему: "Да ни на грамм!" - И добавлю небрежно? "Хоть вспомните, как пахнет заморский фрукт, а я уже нанюхался!" - И Кукушкин, всегда надутый такой при своей хлебной должности, скажет: "Ты молоток! С тобой бы я в разведку пошел", - или что-нибудь в том же духе...
В раздевалке, повесив шубейку, прячу яблоко в сумку с учебниками.
Туда же - рукавички-вязанки. Вход в раздевалку до начала уроков открыт, и карманы, случается, чистят.
Большая перемена - после третьего урока. Надо ли говорить, что учебный процесс первых двух Прошёл как-то мимо меня. Сижу, добросовестно таращусь на доску. И во всех мыслимых деталях обкатываю план моего грядущего триумфа.
Но вот захожу я после второй переменки в класс и первое, что вижу: уткнувшись в дальнее /заледенелое!/ окно, стоит меж собственных ушей Васька Утусик. И уши его, розово просвеченные, как витражи, плотоядно шевелятся...
У меня аж глаза остолбенели! Как же я забыл про Утусика! Получается, на хлебную пайку этого жадюги и скупердяя тоже ляжет ароматная долька моего яблока? Ёлкин пень! Неужели свершится такая вопиющая несправедливость?!
Весь третий урок я просиживаю - вернее, проёрзываю - терзаемый столь горестным для меня открытием,
А что если шепнуть Косте Кукушкину: на пайку Утусика дольки не клади!.. - И тут же спохватываюсь: - Ну да! Честнюга этот несчастный, эвакуированный, еще разорётся на весъ коридор.
Снова сижу думаю, изо всех сил.
Звонок на долгожданную большую перемену! Костя Кукушкин первым, как всегда, срывается, мчит в хлеборезку. Только вот я почему-то не вскакиваю, не бегу вдогон. Сижу как отмороженный. И думаю, думаю. Голова прям как чумовая сделалась.
Кукушкин возвращается, на растопыренных руках - поднос с хлебной горкой. Важно, с чувством невероятной ответственности, плывёт вдоль парт. Каждый ухватывает с подноса кусочек.
Я тоже беру свои законные пятьдесят граммов, с довеском, приколотым щепочкой, и стараюсь не смотреть при этом Кукушкину в лицо. Будто крепко обманул его только что, и он по убегающим моим зрачкам может раскусить мою сущность.
Новый удар под дых я получаю со звонком на следующий, то есть четвертый урок. А четвёртый, ёлки, - физкультура! Это значит - в спорт-класс. Значит, чёрт побери, оставлять все здесь - сумки, портфели. Идти без ничего!.. А как же яблоко?!
Тут-то я и завертелся, как червяк на муравейнике. Оставить в сумке? Удернут. Как пить дать - удёрнут. Кто дежурный-то, который остается в классе сторожить наши шмотки? Мамлеева? Моя соседка по парте? Она-то первая и удёрнет! Недаром же, когда я лазил в сумку взять то учебник, то ручку, она носом крутила. Наверняка унюхала!
Класс быстро пустеет. Остались двое: дежурная Мамлеева, вытиравщая в эту минуту доску, и я - со своим увесистым заморским фруктом в сумке. Дурак дураком.
Кажется, с триумфом придётся погодить. Где бы тихомолком уж слопать, его, что ли? - думаю с тоской я.
Мамлеева от доски оглядывается на меня. Чего, вроде того что, рассиживаешь один, закосить от физкультуры хочешь? А знаешь, что за это бывает?...Умная какая нашлась.
И тут только меня озаряет: наш школьный дровяник!
Торопливо /минуты-то идут!/ достаю из сумки рукавицу-вязанку. Наощупь под партой запихиваю в нее яблоко. Едва влезло. Мамлеева у доски косит глазом. Я прям спотел.
Выбегаю за двери. Мамлеева, зануда, таращится вслед: чё это такая пузатая в моей руке варежка?.. Ну какое твоё свинячье дело!..
Крадусь к выходу во двор. Только, бы на завуча не налететь на "линейке позора" завтра настоишься. Выскакиваю на крыльцо. Вижу, дровяник, как всегда, распахнут. Но в сумраке его кто-то деловито копошится. Ну конечно же, наш истопник дядя Петя. Снова невезуха!
Щёки мои и уши кусает морозец.
В углу заснеженного школьного двора, под пышной белой шапкой -дощатый домик с отдушиной-трубой. К нему - свежая дорожка. Затравленно, как приговорённый, смотрю туда. "Туда?! Ни за что!.." И через секунды жутких колебаний мчусь, хватаясь за уши, именно "туда" Больше-то тут - куда?
Набрасываю за собой крючок. Проволочный крючок, перегнутый сто раз, предательски слетает. Осматриваюсь, придавленный "обстановкой". Под ногами ледяная желтизна, стены по старой побелке исписаны гадостями, а запах! Будто попал сюда впервые... Но и здесь тянуть резину нельзя. Как бы не приспичило кому.
Выдавливаю из рукавички яблоко. Скорей! Какое всё-таки оно большое, где такие растут? Зажмуриваюсь и впиваю зубы в его тугой, сочный бок. Грызу с хрустом, с чавканьем, сок бежит по моим губам.
Внезапно ловлю напряжённым слухом отдалённое: скрип-скрип. Приникаю к дверной щели. Так и знал! По расчищенной дорожке скрипит-шкандыбает истопник дядя Петя... Ну, ёлки, почему мне сегодня так не везёт!..
Дядя Петя потерял на фронте ногу. Теперь у него вместо ноги круглая деревяшка. Ковыляет он перевалисто, с опаской, боясь поскользнуться. И я ловлю себя на отвратительной мысли, что радуюсь, что у него вместо ноги деревяшка - подольше протащится!
Сам я весь, от головы до пяток, становлюсь, как в крапивной лихорадке. Жру это несчастное яблоко с остервенением преступника, избавляющего себя от улики. Глотаю непрожёванное. При том, что вкус мой и обоняние начисто парализованы стылым ароматом зимнего отхожего места.
Боль в дёснах. Запихиваю в рот последний огрызок - мельком вижу на нем розоватый след прикуса. Кровь? Отчего?! Едва не давлюсь при этом. На глазах моих слезы. Мама, мама, зачем ты положила мне это яблоко...
Входит тяжело, со скрипом, дядя Петя. Я торопливо дожёвываю, по-воротясь к стене. Делаю вид, что застегиваюсь. И вдруг со стыдом и отчаянием осознаю, что дядя Петя видит как предательски шевелятся мои. уши…
К школьному крыльцу я плетусь с тяжестью в желудке. Точно кусок свинца проглотил. Стою в дверях спорткласса, держась за живот. С ужасно жалким выражением на лице. Причём выражением неподдельным - в эти минуты я по-настоящему жалок. И слезы мои неподдельные, только вот, что называется, крокодиловы...
Учительница:
- Почему опаздываем? Почему слезы? Ты нездоров?.. Милый мой, да на тебе лица нет. Отправляйся-ка лучше домой…
Вечером, когда мы с сестренкой Тоней ужинаем на кухне, едим картошку в мундире, она неожиданно замечает на моей картофелине розоватые, подозрительные прикусы.
- А ну дай сюда! - говорит она, отбирая картофелину. Вперивается в меня взглядом: – И давно у тебя?
- Что?
- Кровь из дёсен, вот что. А ну открой рот. Шире! - командует Тоня и чайной ложечкой стучит в моих зубах, надавливает холодом ложечки на десны. Хмурится...
К вечеру следующего дня, когда кастрюля с кипящим отваром заполняет кухню горячим смолевым духом сосны, я, почуяв недоброе, делаю попытку ушмыгнуть из дому. Но сестра проявляет бдительность. Отобрав шубейку и шапку, усаживает меня на табурет посреди кухни. Подносит к моему рту эмалированную кружку чёрно-зелёной, страшно вонючей жидкости, приказывает: "Пей!" Отхлёбываю глоток - и чуть не падаю с табурета, Я знал, что отвар этот - не мёд, но чтобы настолько... Натурально давлюсь тёплой тошнотной горечью.
Тоня, стоя недо мной, вбивает в мою взъерошенную макушку усвоенное на медицинских курсах:
– У тебя, дорогой братец – кролик, характерные симптомы цинги. А цинга, если хочешь знать, - это болезнь, вызываемая острой нехваткой витаминов. Ее особенности: сперва ты синеешь, становишься как старая промокашка. Пей, кому говорят! Иначе за шиворот вылью! Затем у тебя происходит выпадение зубов. И ты, дружок, не успеваешь и моргнуть, как в свои десять с половиной превращаешься в Бабу-Ягу.
Нашла чем пугать! Ты про яблоко еще не знаешь, тоскливо думаю я, косясь в бездонную кружку. И ещё думаю: выльет - не выльет? И если всё-таки выльет - много ли еще там этой гадости...
... А яблоком этим, действительно сказочным, маму угостил в госпитальной палате раненый капитан, к нему приезжала родственница из Алма-Аты.
1985 г.

Литературная карта Кузбасса

This site was made on Tilda — a website builder that helps to create a website without any code

Create a website

How to remove this block? About platform Submit a complaint